Неточные совпадения
Если б возможно было уйти куда-нибудь в эту минуту и остаться совсем одному, хотя бы на всю жизнь, то он
почел бы
себя счастливым.
Целые два часа чувствовал он
себя почти счастливым и попивал коньячок; но вдруг в доме произошло одно предосадное и пренеприятное для всех обстоятельство, мигом повергшее Федора Павловича в большое смятение...
Я видел сам, как в конце залы, за эстрадой, была временно и наскоро устроена особая загородка, в которую впустили всех этих съехавшихся юристов, и они
почли себя даже
счастливыми, что могли тут хоть стоять, потому что стулья, чтобы выгадать место, были из этой загородки совсем вынесены, и вся набравшаяся толпа простояла все «дело» густо сомкнувшеюся кучей, плечом к плечу.
"Тогда лишь я
счастливым почитать себя буду… — начал он, но, вспомнив, что за сие не похвалят, продолжал: — А впрочем, если б и впредь оное продолжать за нужное было сочтено, то мы и за сие должны благодарить и оным без критики пользоваться".
Хотя поток времени унес далеко
счастливые дни моей юности, когда имел я счастие быть вашим однокашником, и фортуна поставила вас, достойно возвыся, на слишком высокую, сравнительно со мной, ступень мирских
почестей, но, питая полную уверенность в неизменность вашу во всех благородных чувствованиях и зная вашу полезную, доказанную многими опытами любовь к успехам русской литературы, беру на
себя смелость представить на ваш образованный суд сочинение в повествовательном роде одного молодого человека, воспитанника Московского университета и моего преемника по службе, который желал бы поместить свой труд в одном из петербургских периодических изданий.
Эти дружеские пальцы вообще безжалостны, а иногда бестолковы, pardon, [простите (фр.).] но, вот верите ли, а я
почти забыл обо всем этом, о мерзостях-то, то есть я вовсе не забыл, но я, по глупости моей, всё время, пока был у Lise, старался быть
счастливым и уверял
себя, что я счастлив.
И конечно, тот может
почесть себя истинно
счастливым, кто знает, на какой рюмке ему остановиться, или, лучше сказать, кто рядом прозорливых над
собой наблюдений сумел в точности определить, после какой счетом рюмки он становится пьян.
Я был горд и ясен: в кармане у меня звякали три пятака, а перед глазами зеленела над снежной крышей елка, и я
себя чувствовал настолько
счастливым, насколько может
себя чувствовать усталый путник, одетый при 20-градусном морозе
почти так же легко, как одевались боги на Олимпе…
Червев
почитал себя вполне благополучным и
счастливым, что не был лишен света, воздуха и работы.
— Верно говорю. Сначала вот земство тоже бранили, а теперича сколько через это самое земство людей
счастливыми себя почитают!
В селе говорят про Аксинью, что она забрала большую силу; и правда, когда она утром едет к
себе на завод, с наивной улыбкой, красивая,
счастливая, и когда потом распоряжается на заводе, то чувствуется в ней большая сила. Ее все боятся и дома, и в селе, и на заводе. Когда она приходит на
почту, то начальник почтового отделения вскакивает и говорит ей...
«Видно, гости», — подумал я. Потеряв всякую надежду видеть Веру, я выбрался из сада и проворными шагами пошел домой. Ночь была темная, сентябрьская, но теплая и без ветра. Чувство не столько досады, сколько печали, которое овладело было мною, рассеялось понемногу, и я пришел к
себе домой немного усталый от быстрой ходьбы, но успокоенный тишиною ночи,
счастливый и
почти веселый. Я вошел в спальню, отослал Тимофея, не раздеваясь бросился на постель и погрузился в думу.
—
Счастливая, ей-богу! — вздохнул Иван Иваныч. — Не хлопотала, не беспокоилась, не суетилась, а вышло так, что она теперь первая персона во всем уезде.
Почти всё дело у нее в руках и около нее все: и доктор, и земские начальники, и барыни. У настоящих людей это как-то само
собой выходит. Да… Яблоне не надо беспокоиться, чтобы на ней яблоки росли — сами вырастут.
С новым и странным чувством я приглядывался к окружавшим меня людям, и меня все больше поражало, как мало среди них здоровых;
почти каждый чем-нибудь да был болен. Мир начинал казаться мне одною громадною, сплошною больницею. Да, это становилось все несомненнее: нормальный человек — это человек больной; здоровый представляет
собою лишь
счастливое уродство, резкое уклонение от нормы.
Мой роман тоже не избавлен от калитки. Но моя калитка разнится от других тем, что моему перу придется провести сквозь нее много несчастных и
почти ни одного
счастливого, что бывает в других романах только в обратном порядке. И, что хуже всего, эту калитку мне приходилось уже раз описывать, но не как романисту, а как судебному следователю… У меня проведет она сквозь
себя более преступников, чем влюбленных.
Сусанна блаженствовала: ее все называли теперь madame Beygouche; на визитных карточках, которые она поразвозила в несколько знакомых домов ее мужа, стояла даже красивая частица de; бархатная шубка с шапочкой необыкновенно шли ей к лицу; она ездит с мужем и в собрание, и в театр; некоторые действительно обращают маленькое внимание на красивую парочку, но
счастливой, самообольщенной Сусанне это внимание кажется огромным и
почти всеобщим, и она этим так довольна, так счастлива, а у
себя дома еще довольней и
счастливее: муж ее так любит, он так внимателен, так нежен, его ласки так горячи, так полны страсти…
Зато в это время, среди всяческих горечей, довелось майору познать и сладость маленького утешения: Болеслав Казимирович Пшецыньский не только не отказался от посланного ему билета, но еще прислал за него, сверх платы, три рубля премии, при очень милой записке, в которой благодарил Петра Петровича за оказанное ему внимание и присовокуплял, будто
почитает себя весьма
счастливым, что имеет столь прекрасный случай оказать свое сочувствие такому истинно благому и благородному делу, как просвещение русского народа.
Катерина Астафьевна со всем этим умела управляться в совершенстве, и такая жизнь, и такие труды не только нимало не тяготили ее, но она даже
почитала себя необыкновенно
счастливою и, как в песне поется, «не думала ни о чем в свете тужить».
Я со всеподцанническою моею рабскою должностию, чтоб повеление вашего величества исполнить, употреблял все возможные мои силы и старания, и
счастливым себя почитаю, что мог я оную злодейку захватить со всею ее свитою на корабли, которая теперь со всеми с ними содержится под арестом на кораблях, и рассажены по разным кораблям.
Оба они в один год сошли в могилу,
почти следом за своей монархиней, когда их единственной дочери шел двадцать шестой год, не оставив ей никакого состояния, кроме знатности и красоты. Последняя в тот романтический век была сама по
себе хорошим капиталом, не в том смысле, как понимается это выражение теперь, а действительным состоянием, обеспечивающим девушку на всю жизнь и делающим ее
счастливой и довольной.
Михайло Аполлоныч угадывал, что Лиза сделала на него сильное впечатление, и
почел бы
себя счастливым, если бы мог назвать его членом своего семейства.
«Да, может быть, я и люблю бедную девушку — говорил сам
себе Николай, — чтó ж, мне пожертвовать чувством и
честью для состояния? Удивляюсь, как маменька могла мне сказать это. Оттого что Соня бедна, то я и не могу любить ее, — думал он, — не могу отвечать на ее верную, преданную любовь. А уж наверное с ней я буду
счастливее, чем с какою нибудь куклой Жюли. Я не могу приказывать своему чувству», — говорил он сам
себе. «Ежели я люблю Соню, то чувство мое сильнее и выше всего для меня».